ПРОКЛЯТИЕ БЕССМЕРТИЯ
Сретение. Иосиф и Мария принесли Христа младенца в храм. Там, их встретили старики -пророки Симеон и Анна. Ей было всего восемьдесят четыре года. А старцу исполнилось ТРИСТА ПЯТЬДЕСЯТ
И я подумал, что не плохо было бы так вот долго жить. Ходить столетиями в леса, молиться десятилетиями тонкой почти бестелесной молитвой. Года мерять сотнями Пасх у престола Божия. Видеть правнуков, вечное море, храмы, выстроенные из звездной материи и новых святых.
У архитектора в голове находится компьютер. И я задал ему тему: Человек в 350 лет. Вышел заданный образ, и я ужаснулся. Если человек в сто лет похож на прошлогоднее яблоко из-под снега, то в триста лет это будет нечто похожее на египетскую мумию, окаменевший финик или сушеную муху. Придешь домой, а дом полон этих египетских мух и сухих фиников с глазами. И все хворые. И все немощные. Жена-финик, дети-коричневая сушка, внуки мухи в паутине, правнуки, праправнуки, прапраправнуки как морженное столетнее яблоко. Господи, помилуй! И по улицам живых мало. Ходят по земле толпы живых мертвецов. Земля живых-мертвых
И подумал:
— Бог умнее меня. Господи, сохрани от телесного бессмертия!
Или ты жив, а все умерли. И жена, и друзья и друзья внуков в пятом поколении и ты как пугало или мертвец среди живых сидишь и молишься Богу о смерти
Бессмертие — это настоящее проклятие. Врагу не пожелаешь стать Вечным Жидом.
Симеон Богоприимец упросил Бога увидеть пришествие Христа. Господи, сохрани нас от исполнения наших желаний!
У Бога, несомненно, есть божественное тонкое чувство юмора. Господь взял и дал Симеону триста лет жизни в добавку. Возьми. Увидь Христа, раз так любишь. Эта встреча ему дорого далась
То, что Симеон настрадался ясно из его слов, обращенных к Богу, записанных в Евангелии:
Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром яко видеста очи мои спасение Твое
Отпущаеши — это значит он был связан узами времени и устал
С миром — это значит, что старость маститая проходила не всегда мирно. Да и то дело. Надо где-то жить. А кому нужен старик-мумия? Надо есть и пить, а на это нужны деньги, которые ты заработать не можешь. И нет пенсии. И нет областной больницы с томографом и УЗИ. Вот терпи кто есть даст. Кто кров даст. Кто не укорит или не посмеется. Или подумает о том, что проклят человек, раз его, как Ленина, земля не принимает. А еще и молиться надо.
Яко видеста очи моя спасение мое —это значит не только то, что он увидел Христа, но и то, что смерть и объятия Бога после смерти были ему сущим спасением. Конечно пророк видел не только свою смерть, но и смерть Христа. Но это никак его сокрушило. Смерти не произвели на него впечатления. Он даже не стал обращать на это отдельного внимания, отметив только разделение человечества и то, что Христа одни восстанут, а другие упадут.
Очевидно, что в нашей жизни наступит золотая середина. Преполовение дней, когда, жизнь на земле станет в муку. Как написано в Псалтыри. «Век человеку 70 лет. Аще в силах 80. Далее ТРУД и БОЛЕЗНИ«
Не знаю как будет в эти года. Говорят, все смелые, пока молодые, а умирать старикам не охота. Говорят, жизнь хороша, особенно в конце:
Терзай меня — не изменюсь в лице.
Жизнь хороша, особенно в конце,
Хоть под дождем и без гроша в кармане,
Хоть в Судный день — с иголкою в гортани.
По себе знаю так. Лежал в реанимации и удивлялся как это просто умирают. Живешь себе. Мысль ясная. Раз и нету. И не знал что думать: бояться и махнуть на все рукой. Вдруг, ночью, из-под двери пошел свет. А от него тепло к сердцу. И тепло прогнало холод страха, сердце онемело в покое. А затем по нему стала разливаться легкая теплая радость. Тонкая и тихая. И я подумал:
— Так вот ты какая смерть! Не страшная. Теплая. Сладкая. Тихая.
Душа подошла к границе. Сомлевшая, засыпающая и согласная душа потянулась в воронку иного бытия. Как вдруг, кто-то слетел сверху и сказал:
— Рано
И стали теснить душу обратно. И кто-то словно вздыхал и сожалел, что не досмотрели и человек раньше времени вкусил опиум смерти. Что человек слишком рано узнал пьянящий поцелуй смерти.
Ну, ладно. Вернули. Жить так жить. Привезли в палату. А мир уже мне тот. Я понимаю, что не тот уже навсегда. Испортила смерть душу. Радость жизни стала прозрачной и немного прохладной. Все тоже и все не то.
Душа моя затосковала ночью. я любил изорванную в клочья,
Исхлёстанную ветром темноту
И звёзды, брезжущие на лету
Над мокрыми сентябрьскими садами,
Как бабочки с незрячими глазами,
И на цыганской масленой реке
Шатучий мост, и женщину в платке,
Спадавшем с плеч над медленной водою,
Слова горели, как под ветром свечи,
И гасли, словно ей легло на плечи
Всё горе всех времён.
Мы рядом шли,
Но этой горькой, как полынь, земли
Она уже стопами не касалась
И мне живою больше не казалась.
Когда-то имя было у неё.
Сентябрьский ветер и ко мне в жильё
Врывается — то лязгает замками,
То волосы мне трогает руками
Помнится, в детстве попал на море в мае. Май пылает светом. Воздух прозрачный как стекло. В нем плывут облака запахов цветущих растений. Слышно дыхание проснувшейся молодой земли. Солнце ликует. Оно запускает свои лучистые пальцы в толщу голубых вод и вода сияет изнутри золотыми кольцами. Но само море холодное как зимой. Красивое, манящее, чудесное и, пока, чужое. Я сидел на пирсе, и мне хотелось быть вместе с этим ликующим морем. И я прыгнул в синеву моря. Знал, что холодно. Знал, что опасно. Знал, что рано. Но невозможно ждать середины лета, когда море, вот оно, рядом и оно прекрасно. Холод меньше зло, чем радость моря. Море обожгло холодом тело, и согрело душу. На миг я слился с морем и на минуту забыл кто я и что. Может быть, так будет и со смертью?
Вот оно море небесное на смертным ложем. Вот он холод смерти. Но чему быть того не миновать. Не хочу быть мухой в столетней паутине. А там как-нибудь, да будет.
Осталось подумать о горечи расставания с родными и любимыми. Их то жалко терять и думать, что больше никогда не увижу их лиц. И такие мысли были бы справедливы если во время старческой немощи, мы в самом деле имели бы полноценное общение. А то ведь чем дальше, тем больше общение становится мукой для всех. Лежит старик и понимает, что ни поговорить ни посмеяться, ни обнять уже не может. Смотришь и не смотрится. Хочешь сказать, а вместо слов хрип и глупость. Вместо радости приносишь любимым печаль, вздохи, и тяжесть ухода. А им и так трудно, а тут ты им еще сердце надрываешь. И если старик любит, то думает как думают смиренные деревенские старухи:
— Господи, да прибери ж Ты меня. Что ж я их всех извела и замучала
Так думает, потому что любит. А раз любит до смерти, Бог не обидит
В это время смерть может быть как наша милость к родным. Все равно не будет того, что было
Не надо Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят.
Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Зачем бороться с Богом, когда Он сильнее? Бог втолкнул нас в эту жизнь и мы кричали и нам было больно. Он и убъет нас и нам заранее страшно и тоскливо? Но вот, что я думаю: раз Бог так задумал, то не буду Ему мешать. Раз Он так задумал, значит это ко благу. Бог что не делает — все благо. А раз ко благу то, надо отдаться на волю Божию с миром и вздохом. Чтобы и мне сказать Господу моему:
Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром яко видеста очи мои спасение Твое
Ты, Господи, Сам Себя знаешь, а я верю Тебе. Если Бог любил тут, так и там не разлюбит. Потому что любовь Его вечная.